Бадо рыскал по развалинам, пытаясь найти альбиноса. Тот не отзывался, видимо был без сознания. Наконец между камней мелькнуло белое. Пробравшись туда, он обнаружил Хайне, придавленного железной хреновиной и валявшегося без движения.
- Ах ты ж блохастый… Давай, приходи в себя. – поднапрягшись, рыжий приподнял балку и скинул ее с напарника. Тот, как-то странно улыбаясь через силу, протянул руку и уцепился за волосы. – Ну что ты, псина?
- Ангел… Красивый такой… - усмехнувшись, Хайне потянул на себя, и рыжий, не ожидавший этого, упал.
Осторожней надо было. Не срываться, не взрывать, не стрелять куда попало, в руках себя держать. Пса в руках держать. Теперь не будет ни себя, ни пса. Последний камешек стукнул по полу, извещая, что обвал закончен, и издевательски подкатился к ноге. Все. Ограниченное пространство, все возможные выходы, засыпанные камнями метров на несколько, торчащие из завалов сломанные деревянные и железные балки старого здания, в которое и забежал-то по чистой случайности, и одна такая же на груди, да так, что не сдвинуть и не пошевелиться толком.
И темнота вокруг. Но и без света ясно, что самостоятельно ему не выбраться. И едва ли кто вытащит. Раны пустяк, уже затягиваются. Как всегда, и даже внимания не требуют к себе. Другое дело воздух. Его уже катастрофически мало. Что будет дальше – неизвестно. Вот и цветные круги поплыли перед глазами. Было темно, стало тоже темно. Есть ли разница? Уже не важно. Разницы нет, как, впрочем, и сознания. Стайкою наискосок…
«Почему свет? С какой стати в рай? Не мог же выжить…»
- Эй, песа, отзовись. Голос, псина белобрысая!
«Ангел какой-то злой… В чистилище заберет…» - еле смог издать хрип, но его не услышали. Все, что пока получалось, следить неясным взглядом за тонкой фигурой на белом пятне света. Скользя из стороны в сторону, ангел приближался, пока не оказался совсем рядом. Потом на груди стало как-то совсем легко, а в поле зрения смутно обозначилось человеческое лицо. Отблески света из прохода играли на коже, отбеливая ее и придавая сходство с мелом. И золотые крапинки на щеках. В глазах двоилось, троилось, множилось, но крапинки привлекали взгляд, не давая ему блуждать бездумно. А потом взгляд встретился с взглядом. Зеленый, от темноты почти весь черный глаз и повязка, которая ничуть не портит. Пришедший за ним ангел так похож… Точная копия. И Хайне улыбается и протягивает руку.
- Ангел… Красивый такой…
Ангел, кажется, удивлен. Но он близко и он так манит, и ничто не мешает потянуть его на себя и прижать. Потому что как-то совершенно невыносимо притягивает эта белая кожа, огненные волосы, падающие на лицо, и пробивающийся в полуочнувшееся сознание запах сигарет. А когда лицо оказывается совсем рядом, таким естественным кажется найти губы своими и поймать с них удивленный вздох.
- Что ты?.. творишь… - только и успевает произнести рыжий, прежде чем теряет возможность говорить вообще. И просто закрывает глаза, чуть прогнувшись неосознанно, не мешая и не отталкивая. Может, пока, может, совсем...
Он пытается что-то сказать, разорвать поцелуй, его ангел, но его губы такие теплые, что отпустить их было бы смерти подобно, хотя Хайне и не знает, что такое смерть, поэтому можно только крепче прижать к себе и, проникая чуть глубже, мягко скользнуть в рот языком. А рука сама собой находит легкий выгиб спины и удобно ложится в него, задирая футболку и проходясь по коже кончиками пальцев. И то ли кислородное голодание, то ли сигаретное опьянение, но кружится голова от такой близости, и кровь бешено стучит в висках. Горьковатый привкус на языке, и хочется ближе, вжаться вплотную, чтоб в одно целое, и чтоб дрожал в руках, теплый, тонкий, ломкий, горько-сладкий и шоколадно-сигаретный. Чтоб дышал рядом и дышал с ним вместе, неведанное прежде желание слышать чьи-то стоны и ловить их, едва сорвавшиеся, губами. И, на секунду оторвавшись, чтобы глотнуть воздуха, вновь вернуться к губам, кусая их, и, услышав случайный сиплый полувыдох-полустон, совсем слететь с катушек, с неизвестно чего, сдерживавшего и прежде-то с трудом, а теперь и вовсе снесенного напрочь жарой, давлением, взбесившимся пульсом и этим вот близким. Ангелом. Которого с рыком тихим опрокинул на спину, навалившись сверху, чтобы целовать, кусать, губами и языком исследовать шею, спускаясь ниже, к плечам, слушать его сбившееся дыхание, покусывать остро выпирающие ключицы. Неосторожно, пожалуй, немного грубо сжимать пальцы на белой коже, где потом скорей всего проступят синяки, но сейчас это тело подрагивает в его руках, как и хотелось, как и должно быть, поэтому можно, наверное. И снова спуститься ниже, совсем уж задрав футболку, и гладить живот и бока, мягко царапая, и пробовать на вкус, нажимая языком. И с каким-то восхищением чувствовать, как подается навстречу, выгибаясь, этот рыжий ангел, такой похожий на его собственного прижизненного еще ангела…
Кажется, немного кружится голова, и отказываются приходить в порядок мысли. Бадо с интересом отмечает, что не реагировать совсем у него не выходит, и тело предательски подчиняется белобрысой псине, неизвестно с чего вдруг как с цепи сорвавшейся. И чуть улыбается, глядя на непонимающее выражение лица Хайне, который никак не сообразит, что же с ним такое и что делать дальше.
«Как щенок еще, а туда же в кобели…» - думает он насмешливо и тянет напарника к себе, по пути расстегивая ему ширинку и запуская руку под ткань. И двух легких движений ладонью достаточно, чтобы красные глаза почти болезненно закатились и изо рта альбиноса вырвался сдавленный стон. Секунду спустя подрагивающая рука тянется к нему, Хайне понял и запомнил, но рыжий ловит его запястье и отрицательно качает головой.
- Спи, песа. Как проснешься, пойдем домой…
- Ах ты ж блохастый… Давай, приходи в себя. – поднапрягшись, рыжий приподнял балку и скинул ее с напарника. Тот, как-то странно улыбаясь через силу, протянул руку и уцепился за волосы. – Ну что ты, псина?
- Ангел… Красивый такой… - усмехнувшись, Хайне потянул на себя, и рыжий, не ожидавший этого, упал.
Осторожней надо было. Не срываться, не взрывать, не стрелять куда попало, в руках себя держать. Пса в руках держать. Теперь не будет ни себя, ни пса. Последний камешек стукнул по полу, извещая, что обвал закончен, и издевательски подкатился к ноге. Все. Ограниченное пространство, все возможные выходы, засыпанные камнями метров на несколько, торчащие из завалов сломанные деревянные и железные балки старого здания, в которое и забежал-то по чистой случайности, и одна такая же на груди, да так, что не сдвинуть и не пошевелиться толком.
И темнота вокруг. Но и без света ясно, что самостоятельно ему не выбраться. И едва ли кто вытащит. Раны пустяк, уже затягиваются. Как всегда, и даже внимания не требуют к себе. Другое дело воздух. Его уже катастрофически мало. Что будет дальше – неизвестно. Вот и цветные круги поплыли перед глазами. Было темно, стало тоже темно. Есть ли разница? Уже не важно. Разницы нет, как, впрочем, и сознания. Стайкою наискосок…
«Почему свет? С какой стати в рай? Не мог же выжить…»
- Эй, песа, отзовись. Голос, псина белобрысая!
«Ангел какой-то злой… В чистилище заберет…» - еле смог издать хрип, но его не услышали. Все, что пока получалось, следить неясным взглядом за тонкой фигурой на белом пятне света. Скользя из стороны в сторону, ангел приближался, пока не оказался совсем рядом. Потом на груди стало как-то совсем легко, а в поле зрения смутно обозначилось человеческое лицо. Отблески света из прохода играли на коже, отбеливая ее и придавая сходство с мелом. И золотые крапинки на щеках. В глазах двоилось, троилось, множилось, но крапинки привлекали взгляд, не давая ему блуждать бездумно. А потом взгляд встретился с взглядом. Зеленый, от темноты почти весь черный глаз и повязка, которая ничуть не портит. Пришедший за ним ангел так похож… Точная копия. И Хайне улыбается и протягивает руку.
- Ангел… Красивый такой…
Ангел, кажется, удивлен. Но он близко и он так манит, и ничто не мешает потянуть его на себя и прижать. Потому что как-то совершенно невыносимо притягивает эта белая кожа, огненные волосы, падающие на лицо, и пробивающийся в полуочнувшееся сознание запах сигарет. А когда лицо оказывается совсем рядом, таким естественным кажется найти губы своими и поймать с них удивленный вздох.
- Что ты?.. творишь… - только и успевает произнести рыжий, прежде чем теряет возможность говорить вообще. И просто закрывает глаза, чуть прогнувшись неосознанно, не мешая и не отталкивая. Может, пока, может, совсем...
Он пытается что-то сказать, разорвать поцелуй, его ангел, но его губы такие теплые, что отпустить их было бы смерти подобно, хотя Хайне и не знает, что такое смерть, поэтому можно только крепче прижать к себе и, проникая чуть глубже, мягко скользнуть в рот языком. А рука сама собой находит легкий выгиб спины и удобно ложится в него, задирая футболку и проходясь по коже кончиками пальцев. И то ли кислородное голодание, то ли сигаретное опьянение, но кружится голова от такой близости, и кровь бешено стучит в висках. Горьковатый привкус на языке, и хочется ближе, вжаться вплотную, чтоб в одно целое, и чтоб дрожал в руках, теплый, тонкий, ломкий, горько-сладкий и шоколадно-сигаретный. Чтоб дышал рядом и дышал с ним вместе, неведанное прежде желание слышать чьи-то стоны и ловить их, едва сорвавшиеся, губами. И, на секунду оторвавшись, чтобы глотнуть воздуха, вновь вернуться к губам, кусая их, и, услышав случайный сиплый полувыдох-полустон, совсем слететь с катушек, с неизвестно чего, сдерживавшего и прежде-то с трудом, а теперь и вовсе снесенного напрочь жарой, давлением, взбесившимся пульсом и этим вот близким. Ангелом. Которого с рыком тихим опрокинул на спину, навалившись сверху, чтобы целовать, кусать, губами и языком исследовать шею, спускаясь ниже, к плечам, слушать его сбившееся дыхание, покусывать остро выпирающие ключицы. Неосторожно, пожалуй, немного грубо сжимать пальцы на белой коже, где потом скорей всего проступят синяки, но сейчас это тело подрагивает в его руках, как и хотелось, как и должно быть, поэтому можно, наверное. И снова спуститься ниже, совсем уж задрав футболку, и гладить живот и бока, мягко царапая, и пробовать на вкус, нажимая языком. И с каким-то восхищением чувствовать, как подается навстречу, выгибаясь, этот рыжий ангел, такой похожий на его собственного прижизненного еще ангела…
Кажется, немного кружится голова, и отказываются приходить в порядок мысли. Бадо с интересом отмечает, что не реагировать совсем у него не выходит, и тело предательски подчиняется белобрысой псине, неизвестно с чего вдруг как с цепи сорвавшейся. И чуть улыбается, глядя на непонимающее выражение лица Хайне, который никак не сообразит, что же с ним такое и что делать дальше.
«Как щенок еще, а туда же в кобели…» - думает он насмешливо и тянет напарника к себе, по пути расстегивая ему ширинку и запуская руку под ткань. И двух легких движений ладонью достаточно, чтобы красные глаза почти болезненно закатились и изо рта альбиноса вырвался сдавленный стон. Секунду спустя подрагивающая рука тянется к нему, Хайне понял и запомнил, но рыжий ловит его запястье и отрицательно качает головой.
- Спи, песа. Как проснешься, пойдем домой…
дфадфа
После всего они пришли домой. Рыжий молчал. Альбинос верил, что просто видел сон. Странный неправильный сон, в котором ощущения стали слишком острыми из-за недостатка кислорода. И все шло своим чередом. Заказы, перестрелки, мясорубки, бойни, будни. А потом как-то рыжий вернулся из магазина с ромашкой в руке. Задумчиво вертя ее, разглядывал с едва заметной усмешкой, иногда прикрывал глаза и чуть улыбался. Песа косился и молчал, скрепя сердце и скрипя зубами. Бесился и сам не понимал, что его злит. А потом молча ушел, беззвучно стянув куртку с вешалки и мягко притворив за собой дверь. А рыжий скосил глаз, хмыкнул и ткнулся носом в желтую серединку цветка, зажмурившись.
Священник прочитал лекцию по поводу неподобающего поведения. Потом махнул рукой и ушел, забрав Нилл с собой. У выхода он улыбнулся понимающе и тихо вздохнул. После нескольких часов бесцельных блужданий Хайне остался один в церкви. Рыжий должен был подойти через десять минут.
Тяжелая створка двери сдвинулась с места, впуская разящее за километр облако сигаретного дыма с лохматой фигурой в центре.
- Кого убивают? Что за спешка? Что случилось, псина?
Хайне покачал головой и жестом пригласил следовать за собой. Рыжий уже более спокойно кивнул и пошел следом, вертя головой по пути.
- А священник-то где? И блондиночка… Небось уединились где?
Хайне вздохнул и шикнул, на что рыжий только усмехнулся. Они подошли к задней двери и вышли на улицу. Ветер гулял по пустырю за церковью, пуская волны по бело-фиолетовому морю ирисов. Их лепестки подрагивали и чуть слышно шелестели. Бадо выпустил короткий вздох и присвистнул. Потом усмехнулся и побежал собирать букет. Хайне следил за ним краем глаза и время от времени посмеивался. Потом подошел, дернул на себя и обнял, скрещивая руки у рыжего на животе и прижимая. Бадо фыркнул.
- Ты чего творишь, придурок? Отпусти.
- Хочу… - прошептал Хайне тихо, отводя волосы в сторону, и укусил его за загривок. Рыжий дернулся и зашипел.
- Мало ли кто что хочет. Отпусти, псина.
- И ты хочешь, - не спрашивая, и так знает. И губы скользят требовательно по коже и не спеша перемещаются вбок и вниз, исследуя и словно вспоминая вкус. А руки прижимают, не выпуская и поддерживая, и беззастенчиво пользуются ситуацией, оказываясь там, где им быть совершенно не положено. И сорванные ирисы рассыпаются под ногами пестрыми брызгами, и от всего этого чуть подкашиваются колени, и взгляд шальной какой-то, но Хайне не видит этого и ладно. Поэтому рыжий только произносит с присвистом:
- Не здесь же… Поломаешь все… - он кивает на цветы. И альбинос усмехается и подхватывает его на руки.
Скамья немного твердая, но ничего ближе и лучше не нашлось, не на полу же, в конце концов. Бадо вытянулся, заведя руки вверх и чуть выгибаясь. Хайне не двигается, давая привыкнуть, и разглядывает его, нависая сверху и чуть щурясь. На молочной коже пляшут разноцветные солнечные блики, свет падает сквозь витражи и играет на вздымающейся груди, на впалом животе, бесстыдно раздвинутых ногах. Одежда сброшена и забыта, рыжий перед ним как есть, лишь в цветных зайчиках и прозрачном облачке дыма. Тонкая его струйка летит Хайне в лицо, и секунду спустя сигарета летит в никуда, куда подальше, сопровождаемая тихим рыком. Бадо посмеивается.
- Ты и дальше курить собирался?
- Заткнись и двигайся уже, чего замер, - с натянутой улыбкой цедит рыжий. – собрался, так еби.
Хайне фыркнул тихо и надавил, продвигаясь глубже, заставив рыжего тут же прикусить язык и пожалеть о своих случайных словах. Или наоборот… Насухую и немного спешно, но жарко и близко, и оба не в себе уже, взгляды, пересекаясь, искрят, кажется, и плавятся оба, вплавляются друг в друга. Медленно сначала, потом все быстрее, и громче стонут, и сильнее кровь в висках стучит, и прижимаются ближе и плотнее, и пьют дыхание друг друга, и…
Оба задыхающиеся, они лежат в обнимку на узкой неудобной церковной скамье. Рыжий смеется придушенно.
- С потерей девственности тебя, песа…
Тот рычит в ответ немного грозно и добродушно. А потом фыркает и целует просто
.Священник прочитал лекцию по поводу неподобающего поведения. Потом махнул рукой и ушел, забрав Нилл с собой. У выхода он улыбнулся понимающе и тихо вздохнул. После нескольких часов бесцельных блужданий Хайне остался один в церкви. Рыжий должен был подойти через десять минут.
Тяжелая створка двери сдвинулась с места, впуская разящее за километр облако сигаретного дыма с лохматой фигурой в центре.
- Кого убивают? Что за спешка? Что случилось, псина?
Хайне покачал головой и жестом пригласил следовать за собой. Рыжий уже более спокойно кивнул и пошел следом, вертя головой по пути.
- А священник-то где? И блондиночка… Небось уединились где?
Хайне вздохнул и шикнул, на что рыжий только усмехнулся. Они подошли к задней двери и вышли на улицу. Ветер гулял по пустырю за церковью, пуская волны по бело-фиолетовому морю ирисов. Их лепестки подрагивали и чуть слышно шелестели. Бадо выпустил короткий вздох и присвистнул. Потом усмехнулся и побежал собирать букет. Хайне следил за ним краем глаза и время от времени посмеивался. Потом подошел, дернул на себя и обнял, скрещивая руки у рыжего на животе и прижимая. Бадо фыркнул.
- Ты чего творишь, придурок? Отпусти.
- Хочу… - прошептал Хайне тихо, отводя волосы в сторону, и укусил его за загривок. Рыжий дернулся и зашипел.
- Мало ли кто что хочет. Отпусти, псина.
- И ты хочешь, - не спрашивая, и так знает. И губы скользят требовательно по коже и не спеша перемещаются вбок и вниз, исследуя и словно вспоминая вкус. А руки прижимают, не выпуская и поддерживая, и беззастенчиво пользуются ситуацией, оказываясь там, где им быть совершенно не положено. И сорванные ирисы рассыпаются под ногами пестрыми брызгами, и от всего этого чуть подкашиваются колени, и взгляд шальной какой-то, но Хайне не видит этого и ладно. Поэтому рыжий только произносит с присвистом:
- Не здесь же… Поломаешь все… - он кивает на цветы. И альбинос усмехается и подхватывает его на руки.
Скамья немного твердая, но ничего ближе и лучше не нашлось, не на полу же, в конце концов. Бадо вытянулся, заведя руки вверх и чуть выгибаясь. Хайне не двигается, давая привыкнуть, и разглядывает его, нависая сверху и чуть щурясь. На молочной коже пляшут разноцветные солнечные блики, свет падает сквозь витражи и играет на вздымающейся груди, на впалом животе, бесстыдно раздвинутых ногах. Одежда сброшена и забыта, рыжий перед ним как есть, лишь в цветных зайчиках и прозрачном облачке дыма. Тонкая его струйка летит Хайне в лицо, и секунду спустя сигарета летит в никуда, куда подальше, сопровождаемая тихим рыком. Бадо посмеивается.
- Ты и дальше курить собирался?
- Заткнись и двигайся уже, чего замер, - с натянутой улыбкой цедит рыжий. – собрался, так еби.
Хайне фыркнул тихо и надавил, продвигаясь глубже, заставив рыжего тут же прикусить язык и пожалеть о своих случайных словах. Или наоборот… Насухую и немного спешно, но жарко и близко, и оба не в себе уже, взгляды, пересекаясь, искрят, кажется, и плавятся оба, вплавляются друг в друга. Медленно сначала, потом все быстрее, и громче стонут, и сильнее кровь в висках стучит, и прижимаются ближе и плотнее, и пьют дыхание друг друга, и…
Оба задыхающиеся, они лежат в обнимку на узкой неудобной церковной скамье. Рыжий смеется придушенно.
- С потерей девственности тебя, песа…
Тот рычит в ответ немного грозно и добродушно. А потом фыркает и целует просто
уженепотеме
Скука - это зло. Скука толкает на поиски развлечений. Карты - это тоже зло. Если играешь на желание и продуваешь. И Бадо в очередной раз думает об этом, с опасением дожидаясь желания напарника, который задумчиво разглядывает его, допивая последние капли вина прямо из горла, что было прошлым желанием рыжего. А теперь фортуна повернулась не самой прекрасной своей стороной: проигрыш и вердикт – стриптиз. Прямо сейчас и на столе.
Лениво встав из-за стола, рыжий взбирается на него и начинает медленно расстегивать ремень. Сняв его, вяло крутит в воздухе и бросает на пол. Хайне качает головой.
- Что за халява? Танцуй, детка, танцуй. Хочу страсти и секса.
Взбешенный, Бадо кидается на альбиноса, схватив за грудки и шипя что-то невнятно-гневное, потом замечает в его глазах опасный блеск и пытается сбежать, но немного запоздало.
- Стриптизер из тебя никакой… Тогда перейдем сразу к тому, что бывает после…
Зубы впиваются в шею, заставляя вздрогнуть и дернуться назад, причиняя тем самым еще больше боли. Оторваны пуговицы рубашки, она сама летит в неизвестном направлении. Нашаренный на полу ремень крепко связывает руки за спиной, чтобы и не думал даже…
Рыжий распластан на полу. Укусы везде, шея, плечи, грудь, живот – все в красных следах, почти переходящих в синяки. И горячее дыхание на коже, от которого дыбом волосы и потряхивает непроизвольно. И почему-то уже стоит, хотя раньше ни грубость, ни мужчины не привлекали. А когда губы обхватывают головку и влажный язык проходится по кругу, совсем уж похуй кто там и что, только дальше, еще, дай кончить, скотина!..
Хайне смотрит на него, насмешливо покачивая головой.
- Так быстро захотел? Кто кого обслуживает?
Джинсы и белье окончательно сдернуты, ноги рывком раздвинуты, пальцы сначала в рот, дал обслюнявить, потом по одному в задницу, растягивает и посмеивается от того, как сначала от боли, а потом от желания выгибается рыжий, сам разводит ноги и сжимается на пальцах. И разочарованно стонет, когда пальцы вынимает, и вскрикивает, когда Хайне входит резким толчком и замирает на мгновение, а потом ебет его, закусив губу и полуприкрыв глаза, хрипло выдыхая и вбиваясь по самое не хочу. Да какое уж там «не хочу», когда стоит так, что, кажется, дотронься – и взорвется к чертям собачьим. И рыжий скулит:
- Руки развяжи… Развяжи, псина, не денусь я никуда…
Хайне поднимает его за волосы и кусает губы, чуть усмехаясь. И незаметно одной рукой распускает ремень. А рыжий тут же цепляется за его шею, обхватывает ногами и в себя подталкивает, насаживаясь и сжимаясь. И в ответ кусает вместо поцелуев, и царапает плечи, впившись ногтями, и стонет в голос прямо в губы, и выгибается, и прижимается, и отдается. И вспыхивает, услышав сквозь свои и альбиноса стоны:
- Такие… танцы тебе… даются лучше… сучка…
И почти готов материть, но нет времени, и воздуха нет, потому что кусает снова, и долбится быстрее, и рукой член накрыл, и дрочит ему, ублюдок. И секунду спустя все взрывается белыми искрами, и горячо течет по животу, и точно так же горячо выплескивается в нем белобрысый выродок, который, несомненно, сдохнет потом, обязательно за это сдохнет, но не сейчас… это уж точно…
Лениво встав из-за стола, рыжий взбирается на него и начинает медленно расстегивать ремень. Сняв его, вяло крутит в воздухе и бросает на пол. Хайне качает головой.
- Что за халява? Танцуй, детка, танцуй. Хочу страсти и секса.
Взбешенный, Бадо кидается на альбиноса, схватив за грудки и шипя что-то невнятно-гневное, потом замечает в его глазах опасный блеск и пытается сбежать, но немного запоздало.
- Стриптизер из тебя никакой… Тогда перейдем сразу к тому, что бывает после…
Зубы впиваются в шею, заставляя вздрогнуть и дернуться назад, причиняя тем самым еще больше боли. Оторваны пуговицы рубашки, она сама летит в неизвестном направлении. Нашаренный на полу ремень крепко связывает руки за спиной, чтобы и не думал даже…
Рыжий распластан на полу. Укусы везде, шея, плечи, грудь, живот – все в красных следах, почти переходящих в синяки. И горячее дыхание на коже, от которого дыбом волосы и потряхивает непроизвольно. И почему-то уже стоит, хотя раньше ни грубость, ни мужчины не привлекали. А когда губы обхватывают головку и влажный язык проходится по кругу, совсем уж похуй кто там и что, только дальше, еще, дай кончить, скотина!..
Хайне смотрит на него, насмешливо покачивая головой.
- Так быстро захотел? Кто кого обслуживает?
Джинсы и белье окончательно сдернуты, ноги рывком раздвинуты, пальцы сначала в рот, дал обслюнявить, потом по одному в задницу, растягивает и посмеивается от того, как сначала от боли, а потом от желания выгибается рыжий, сам разводит ноги и сжимается на пальцах. И разочарованно стонет, когда пальцы вынимает, и вскрикивает, когда Хайне входит резким толчком и замирает на мгновение, а потом ебет его, закусив губу и полуприкрыв глаза, хрипло выдыхая и вбиваясь по самое не хочу. Да какое уж там «не хочу», когда стоит так, что, кажется, дотронься – и взорвется к чертям собачьим. И рыжий скулит:
- Руки развяжи… Развяжи, псина, не денусь я никуда…
Хайне поднимает его за волосы и кусает губы, чуть усмехаясь. И незаметно одной рукой распускает ремень. А рыжий тут же цепляется за его шею, обхватывает ногами и в себя подталкивает, насаживаясь и сжимаясь. И в ответ кусает вместо поцелуев, и царапает плечи, впившись ногтями, и стонет в голос прямо в губы, и выгибается, и прижимается, и отдается. И вспыхивает, услышав сквозь свои и альбиноса стоны:
- Такие… танцы тебе… даются лучше… сучка…
И почти готов материть, но нет времени, и воздуха нет, потому что кусает снова, и долбится быстрее, и рукой член накрыл, и дрочит ему, ублюдок. И секунду спустя все взрывается белыми искрами, и горячо течет по животу, и точно так же горячо выплескивается в нем белобрысый выродок, который, несомненно, сдохнет потом, обязательно за это сдохнет, но не сейчас… это уж точно…