очередное непотребство х) и здравствуйте, gin_kitsune)

[3713etrange3173]

добро пожаловать, не ждал тут кого-нибудь) надеюсь, не слишком долго сидели без приветствия? приурочим к вашему появлению

хурмяное море?

- Раз, два, три, четыре, пять, Изу-уру-у, я иду тебя пытать! То есть, искать, – с воодушевлением заявил тайчо, устремляясь в шунпо. Отряд печально вздохнул.
~~~
Рощица настороженно шелестела листьями на радостно шагающего по ней шинигами. Некоторое время назад еще один такой же, ну разве что не настолько подозрительный, чувствительно пощипал ее плоды. Правда, теперь он почему-то прячется под кустом… Видимо, второй действительно опаснее, неплохо бы попрятать оставшуюся хурму от пришельца.
- Изу-уру! Я ведь сказал, вернуться через две минуты. Почему ты не успел? Как ты мог? А если бы я умер? Ты совсем не любишь своего тайчо? – вполне жизнерадостно вопил Гин на всю посадку. Лейтенант благоразумно сидел под кустом и молчал. Использовать шунпо было бессмысленно, тайчо все равно быстрее. Кидо тоже вполне легко засечь. Оставалось лишь прятать реяцу и надеяться, что капитан не заметит его в листве. Рядом стояла огромная корзинка, доверху наполненная блестящими плодами, которые молча с укором разглядывали лейтенанта. Тот с опаской смотрел на тропинку, по которой приближался Гин.
- Где мой славный лейтена-ант? – выводил Гин рулады мурчащим голосом. – мне тааак срочно нужно его увидеть.
Ветер прошелся по низкорослым зарослям, скрывавшим замершего лейтенанта, отчаянно мечтающего вотпрямтутвотпрямщас провалиться под землю, ну или хотя бы уменьшиться так, чтобы не разглядеть зоркому кицуньему глазу. А Гин все ближе. Медленно, бросая внимательные взгляды по сторонам, ступает мягко, как назло, прямо к нему, прямо на его убежище, такой расслабленный, кажется, на самом деле такой напряженный, как мышкующий лис. И сам себе Изуру кажется маленьким потерявшимся зверьком, зажатым в углу без единого пути к спасению. Он даже дыхание задерживает, вдруг выдаст?
Тихий шорох шагов минует зеленое укрытие, удаляется, теряясь где-то вдали. Но двигаться еще нельзя. Пусть сначала тайчо надоест искать и он уйдет. Желательно, подальше. В идеале – на подольше.
Тишинааа. Уже около получаса в рощице не слышно ничего, кроме ненавязчивого шепота листьев. Подождав еще совсем чуть-чуть, Изуру осторожно, насколько возможно, беззвучно выползает из укрывающих его кустов. Замешкавшись немного, вытаскивает следом корзину с хурмой. Роща вздыхает облегченно. И насмешливо.
- Вооот она где, моя родная! – Гин приседает перед корзинкой, хватая огромную хурму и тут же надкусывая, со вкусом слизывая сладкие капли. Одновременно сцапывает за шкирку готового сорваться с места лейтенанта, притягивает его к себе и прижимает, перехватив рукой через живот.
- Сиди, Изу-уру, - мурчит он, облизываясь. – сейчас доем, и разберемся и с тобой.
Вырываться просто глупо, убегать уже некуда, и Изуру послушно замирает на месте. Над ухом слышно тихое причмокивание, потом довольный вздох и тишина. И секунду спустя, скользнув в прорези косоде, холодные пальцы проходятся по коже и сжимаются на шее, притягивая лейтенанта ближе к груди капитана.
- Сладкого много не бывает… Да, Изу-уру? – шепчет Гин на ухо, горячо выдыхая. Потом толкает его и прижимает своим телом к земле, улыбаясь подозрительно, как всегда подозрительно. Нависая над лейтенантом, с наслаждением надкусывает спелый бок хурмы, капелька сока стекает по губе. Потом наклоняется ближе, невыносимо близко, почти касаясь губ, выдыхает сладко.
- Хочешь попробовать, Изу-уру? Вкусно, попробуй.
И Изуру, никогда хурму особо не любивший, только кивает, заворожено глядя в приоткрытые чуть больше чем обычно глаза. А Гин улыбается, откусывает снова и приникает к подрагивающим губам, делясь медовым, чуть терпким вкусом, потом настойчивее, проникает внутрь языком, изучая, лаская, пленяя. Изуру выгибается, краснея, отвечает робко, постепенно смелея, все жарче отвечает. Наконец отрывается глотнуть воздуха и смотрит чуть сумасшедше в распахнутые внимательные глаза, на острый кончик языка, быстро скользнувший по губам. И вздрагивает, когда косоде стянуто с плеч, почти связывая руки, а надкушенная хурма скользит по груди, оставляя сладкий след. Тайчо сосредоточенно водит ей по коже, облизываясь в предвкушении, плод приятно холодит тело, а грудь вздымается часто-часто от сбитого дыхания. Изуру знает, что будет дальше, он не только привык, он отчаянно желает повторения обычного уже для них ритуала поедания десерта. Даже поручение-опоздание-прятки входят в ритуал, хотя именно эту причину Гин выбирает впервые.
Наконец хурма отложена в сторону, и кожи касается упруго быстрый острый язык, дразня, скользит, нажимая и обжигая. Гин с довольным мурчанием слизывает лакомство с груди лейтенанта, а тот, закусив губу, следит за ним мутнеющим взглядом, выгибаясь и прижимаясь. Наконец не выдерживает, стонет умоляюще, запускает пальцы в волосы, чуть приподнимает лицо тайчо. Он хмыкает и поднимается выше, целует Изуру, кусая губы и шепча мягко.
- Я ведь только начал, лейтенант. И что же это такое? – рука уже каким-то неведомым образом гладит по бедру, изредка поднимаясь чуть выше и тут же вновь опускаясь, чуть царапает, нажимая. Изуру вскидывается со стоном и вжимается в губы, жадно целует, непозволительная наглость, но в подобные моменты ему можно и не такое.
Плечи отведены назад, выпирают острые тонкие ключицы, и Гин, любуясь, оглядывает чуть дрожащего шинигами, отмечая каждую деталь. А Изуру нетерпеливо подается навстречу, прижимаясь, осторожно притягивает изящную руку, целует пальцы, потом, на пробу словно, проводит по ним языком, мягко втягивает палец в рот, посасывая, настороженно следя за реакцией капитана. Тот, усмехаясь, надавливает, заставляет открыть рот и целует властно, ловит стон наслаждения, когда его рука ложится между ног. Но этого мало, ведь правда, Изу-уру?.. Поэтому уже перевернут, стоит на коленях, цепляясь за ствол ближайшего дерева, и одежда отшвырнута далеко-далеко, и непристойно-развратно ласкает язык, совершенно без стеснения исследуя тело. А потом резко проникают скользкие пальцы, растягивают и еще больше изводят. И, совершенно забывшись, лейтенант стонет в голос, еще громче – когда пальцы выходят и сменяются… Когда резкие толчки срывают крышу, запуская в свободный полет, заставляя подстраиваться под рваный ритм, отдаваться, впускать, подмахивать, сжиматься. И нервные пальцы впиваются в кору для какой-то хотя бы устойчивости, для ощущения в пространстве, а ногти проходятся по спине, оставляя длинные красные отметины-царапины, своеобразный узор. Изуру выгибается в пояснице, падая на локти и запрокидывая голову, вскрикивает, стонет, насаживается, шипит, когда по свежим меткам проходится язык, резко выгибается, невообразимо вывернувшись, тянется за поцелуем, пряча шальные глаза, Гин ловит его, поддерживая, коротко целует и снова вбивается, резко, немного грубо, властно-подчиняюще, обнимает с нежностью, кусает в загривок и с улыбкой впитывает бархатный финальный стон, зажмурившись, изливается сам и кусает напоследок снова, оставляя за собой знак принадлежности.
Прикрытые капитанским хаори, оба лежат на траве, обнимаясь. Гин улыбается довольно, Изуру и тут отвечает взаимностью. Наконец лейтенант со вздохом садится, вспоминая об обязанностях и, пожалуй, о переживающем отряде. Озирается. Моргает. Снова озирается. Задумчиво тыкает пальцем валяющийся рядом фрукт.
- Т… Тайчо. А хурма должна быть такая красная?..
Роща тииихо шелестела листьями и думала, что… А какая, блин, еще она должна быть, когда такое непотребство – да прямо под носом?!