Fuck your obsession, I don't need that shit
расрас
дфадфа
уженепотеме
Бадо рыскал по развалинам, пытаясь найти альбиноса. Тот не отзывался, видимо был без сознания. Наконец между камней мелькнуло белое. Пробравшись туда, он обнаружил Хайне, придавленного железной хреновиной и валявшегося без движения.
- Ах ты ж блохастый… Давай, приходи в себя. – поднапрягшись, рыжий приподнял балку и скинул ее с напарника. Тот, как-то странно улыбаясь через силу, протянул руку и уцепился за волосы. – Ну что ты, псина?
- Ангел… Красивый такой… - усмехнувшись, Хайне потянул на себя, и рыжий, не ожидавший этого, упал.
Осторожней надо было. Не срываться, не взрывать, не стрелять куда попало, в руках себя держать. Пса в руках держать. Теперь не будет ни себя, ни пса. Последний камешек стукнул по полу, извещая, что обвал закончен, и издевательски подкатился к ноге. Все. Ограниченное пространство, все возможные выходы, засыпанные камнями метров на несколько, торчащие из завалов сломанные деревянные и железные балки старого здания, в которое и забежал-то по чистой случайности, и одна такая же на груди, да так, что не сдвинуть и не пошевелиться толком.
И темнота вокруг. Но и без света ясно, что самостоятельно ему не выбраться. И едва ли кто вытащит. Раны пустяк, уже затягиваются. Как всегда, и даже внимания не требуют к себе. Другое дело воздух. Его уже катастрофически мало. Что будет дальше – неизвестно. Вот и цветные круги поплыли перед глазами. Было темно, стало тоже темно. Есть ли разница? Уже не важно. Разницы нет, как, впрочем, и сознания. Стайкою наискосок…
«Почему свет? С какой стати в рай? Не мог же выжить…»
- Эй, песа, отзовись. Голос, псина белобрысая!
«Ангел какой-то злой… В чистилище заберет…» - еле смог издать хрип, но его не услышали. Все, что пока получалось, следить неясным взглядом за тонкой фигурой на белом пятне света. Скользя из стороны в сторону, ангел приближался, пока не оказался совсем рядом. Потом на груди стало как-то совсем легко, а в поле зрения смутно обозначилось человеческое лицо. Отблески света из прохода играли на коже, отбеливая ее и придавая сходство с мелом. И золотые крапинки на щеках. В глазах двоилось, троилось, множилось, но крапинки привлекали взгляд, не давая ему блуждать бездумно. А потом взгляд встретился с взглядом. Зеленый, от темноты почти весь черный глаз и повязка, которая ничуть не портит. Пришедший за ним ангел так похож… Точная копия. И Хайне улыбается и протягивает руку.
- Ангел… Красивый такой…
Ангел, кажется, удивлен. Но он близко и он так манит, и ничто не мешает потянуть его на себя и прижать. Потому что как-то совершенно невыносимо притягивает эта белая кожа, огненные волосы, падающие на лицо, и пробивающийся в полуочнувшееся сознание запах сигарет. А когда лицо оказывается совсем рядом, таким естественным кажется найти губы своими и поймать с них удивленный вздох.
- Что ты?.. творишь… - только и успевает произнести рыжий, прежде чем теряет возможность говорить вообще. И просто закрывает глаза, чуть прогнувшись неосознанно, не мешая и не отталкивая. Может, пока, может, совсем...
Он пытается что-то сказать, разорвать поцелуй, его ангел, но его губы такие теплые, что отпустить их было бы смерти подобно, хотя Хайне и не знает, что такое смерть, поэтому можно только крепче прижать к себе и, проникая чуть глубже, мягко скользнуть в рот языком. А рука сама собой находит легкий выгиб спины и удобно ложится в него, задирая футболку и проходясь по коже кончиками пальцев. И то ли кислородное голодание, то ли сигаретное опьянение, но кружится голова от такой близости, и кровь бешено стучит в висках. Горьковатый привкус на языке, и хочется ближе, вжаться вплотную, чтоб в одно целое, и чтоб дрожал в руках, теплый, тонкий, ломкий, горько-сладкий и шоколадно-сигаретный. Чтоб дышал рядом и дышал с ним вместе, неведанное прежде желание слышать чьи-то стоны и ловить их, едва сорвавшиеся, губами. И, на секунду оторвавшись, чтобы глотнуть воздуха, вновь вернуться к губам, кусая их, и, услышав случайный сиплый полувыдох-полустон, совсем слететь с катушек, с неизвестно чего, сдерживавшего и прежде-то с трудом, а теперь и вовсе снесенного напрочь жарой, давлением, взбесившимся пульсом и этим вот близким. Ангелом. Которого с рыком тихим опрокинул на спину, навалившись сверху, чтобы целовать, кусать, губами и языком исследовать шею, спускаясь ниже, к плечам, слушать его сбившееся дыхание, покусывать остро выпирающие ключицы. Неосторожно, пожалуй, немного грубо сжимать пальцы на белой коже, где потом скорей всего проступят синяки, но сейчас это тело подрагивает в его руках, как и хотелось, как и должно быть, поэтому можно, наверное. И снова спуститься ниже, совсем уж задрав футболку, и гладить живот и бока, мягко царапая, и пробовать на вкус, нажимая языком. И с каким-то восхищением чувствовать, как подается навстречу, выгибаясь, этот рыжий ангел, такой похожий на его собственного прижизненного еще ангела…
Кажется, немного кружится голова, и отказываются приходить в порядок мысли. Бадо с интересом отмечает, что не реагировать совсем у него не выходит, и тело предательски подчиняется белобрысой псине, неизвестно с чего вдруг как с цепи сорвавшейся. И чуть улыбается, глядя на непонимающее выражение лица Хайне, который никак не сообразит, что же с ним такое и что делать дальше.
«Как щенок еще, а туда же в кобели…» - думает он насмешливо и тянет напарника к себе, по пути расстегивая ему ширинку и запуская руку под ткань. И двух легких движений ладонью достаточно, чтобы красные глаза почти болезненно закатились и изо рта альбиноса вырвался сдавленный стон. Секунду спустя подрагивающая рука тянется к нему, Хайне понял и запомнил, но рыжий ловит его запястье и отрицательно качает головой.
- Спи, песа. Как проснешься, пойдем домой…
- Ах ты ж блохастый… Давай, приходи в себя. – поднапрягшись, рыжий приподнял балку и скинул ее с напарника. Тот, как-то странно улыбаясь через силу, протянул руку и уцепился за волосы. – Ну что ты, псина?
- Ангел… Красивый такой… - усмехнувшись, Хайне потянул на себя, и рыжий, не ожидавший этого, упал.
Осторожней надо было. Не срываться, не взрывать, не стрелять куда попало, в руках себя держать. Пса в руках держать. Теперь не будет ни себя, ни пса. Последний камешек стукнул по полу, извещая, что обвал закончен, и издевательски подкатился к ноге. Все. Ограниченное пространство, все возможные выходы, засыпанные камнями метров на несколько, торчащие из завалов сломанные деревянные и железные балки старого здания, в которое и забежал-то по чистой случайности, и одна такая же на груди, да так, что не сдвинуть и не пошевелиться толком.
И темнота вокруг. Но и без света ясно, что самостоятельно ему не выбраться. И едва ли кто вытащит. Раны пустяк, уже затягиваются. Как всегда, и даже внимания не требуют к себе. Другое дело воздух. Его уже катастрофически мало. Что будет дальше – неизвестно. Вот и цветные круги поплыли перед глазами. Было темно, стало тоже темно. Есть ли разница? Уже не важно. Разницы нет, как, впрочем, и сознания. Стайкою наискосок…
«Почему свет? С какой стати в рай? Не мог же выжить…»
- Эй, песа, отзовись. Голос, псина белобрысая!
«Ангел какой-то злой… В чистилище заберет…» - еле смог издать хрип, но его не услышали. Все, что пока получалось, следить неясным взглядом за тонкой фигурой на белом пятне света. Скользя из стороны в сторону, ангел приближался, пока не оказался совсем рядом. Потом на груди стало как-то совсем легко, а в поле зрения смутно обозначилось человеческое лицо. Отблески света из прохода играли на коже, отбеливая ее и придавая сходство с мелом. И золотые крапинки на щеках. В глазах двоилось, троилось, множилось, но крапинки привлекали взгляд, не давая ему блуждать бездумно. А потом взгляд встретился с взглядом. Зеленый, от темноты почти весь черный глаз и повязка, которая ничуть не портит. Пришедший за ним ангел так похож… Точная копия. И Хайне улыбается и протягивает руку.
- Ангел… Красивый такой…
Ангел, кажется, удивлен. Но он близко и он так манит, и ничто не мешает потянуть его на себя и прижать. Потому что как-то совершенно невыносимо притягивает эта белая кожа, огненные волосы, падающие на лицо, и пробивающийся в полуочнувшееся сознание запах сигарет. А когда лицо оказывается совсем рядом, таким естественным кажется найти губы своими и поймать с них удивленный вздох.
- Что ты?.. творишь… - только и успевает произнести рыжий, прежде чем теряет возможность говорить вообще. И просто закрывает глаза, чуть прогнувшись неосознанно, не мешая и не отталкивая. Может, пока, может, совсем...
Он пытается что-то сказать, разорвать поцелуй, его ангел, но его губы такие теплые, что отпустить их было бы смерти подобно, хотя Хайне и не знает, что такое смерть, поэтому можно только крепче прижать к себе и, проникая чуть глубже, мягко скользнуть в рот языком. А рука сама собой находит легкий выгиб спины и удобно ложится в него, задирая футболку и проходясь по коже кончиками пальцев. И то ли кислородное голодание, то ли сигаретное опьянение, но кружится голова от такой близости, и кровь бешено стучит в висках. Горьковатый привкус на языке, и хочется ближе, вжаться вплотную, чтоб в одно целое, и чтоб дрожал в руках, теплый, тонкий, ломкий, горько-сладкий и шоколадно-сигаретный. Чтоб дышал рядом и дышал с ним вместе, неведанное прежде желание слышать чьи-то стоны и ловить их, едва сорвавшиеся, губами. И, на секунду оторвавшись, чтобы глотнуть воздуха, вновь вернуться к губам, кусая их, и, услышав случайный сиплый полувыдох-полустон, совсем слететь с катушек, с неизвестно чего, сдерживавшего и прежде-то с трудом, а теперь и вовсе снесенного напрочь жарой, давлением, взбесившимся пульсом и этим вот близким. Ангелом. Которого с рыком тихим опрокинул на спину, навалившись сверху, чтобы целовать, кусать, губами и языком исследовать шею, спускаясь ниже, к плечам, слушать его сбившееся дыхание, покусывать остро выпирающие ключицы. Неосторожно, пожалуй, немного грубо сжимать пальцы на белой коже, где потом скорей всего проступят синяки, но сейчас это тело подрагивает в его руках, как и хотелось, как и должно быть, поэтому можно, наверное. И снова спуститься ниже, совсем уж задрав футболку, и гладить живот и бока, мягко царапая, и пробовать на вкус, нажимая языком. И с каким-то восхищением чувствовать, как подается навстречу, выгибаясь, этот рыжий ангел, такой похожий на его собственного прижизненного еще ангела…
Кажется, немного кружится голова, и отказываются приходить в порядок мысли. Бадо с интересом отмечает, что не реагировать совсем у него не выходит, и тело предательски подчиняется белобрысой псине, неизвестно с чего вдруг как с цепи сорвавшейся. И чуть улыбается, глядя на непонимающее выражение лица Хайне, который никак не сообразит, что же с ним такое и что делать дальше.
«Как щенок еще, а туда же в кобели…» - думает он насмешливо и тянет напарника к себе, по пути расстегивая ему ширинку и запуская руку под ткань. И двух легких движений ладонью достаточно, чтобы красные глаза почти болезненно закатились и изо рта альбиноса вырвался сдавленный стон. Секунду спустя подрагивающая рука тянется к нему, Хайне понял и запомнил, но рыжий ловит его запястье и отрицательно качает головой.
- Спи, песа. Как проснешься, пойдем домой…
дфадфа
После всего они пришли домой. Рыжий молчал. Альбинос верил, что просто видел сон. Странный неправильный сон, в котором ощущения стали слишком острыми из-за недостатка кислорода. И все шло своим чередом. Заказы, перестрелки, мясорубки, бойни, будни. А потом как-то рыжий вернулся из магазина с ромашкой в руке. Задумчиво вертя ее, разглядывал с едва заметной усмешкой, иногда прикрывал глаза и чуть улыбался. Песа косился и молчал, скрепя сердце и скрипя зубами. Бесился и сам не понимал, что его злит. А потом молча ушел, беззвучно стянув куртку с вешалки и мягко притворив за собой дверь. А рыжий скосил глаз, хмыкнул и ткнулся носом в желтую серединку цветка, зажмурившись.
Священник прочитал лекцию по поводу неподобающего поведения. Потом махнул рукой и ушел, забрав Нилл с собой. У выхода он улыбнулся понимающе и тихо вздохнул. После нескольких часов бесцельных блужданий Хайне остался один в церкви. Рыжий должен был подойти через десять минут.
Тяжелая створка двери сдвинулась с места, впуская разящее за километр облако сигаретного дыма с лохматой фигурой в центре.
- Кого убивают? Что за спешка? Что случилось, псина?
Хайне покачал головой и жестом пригласил следовать за собой. Рыжий уже более спокойно кивнул и пошел следом, вертя головой по пути.
- А священник-то где? И блондиночка… Небось уединились где?
Хайне вздохнул и шикнул, на что рыжий только усмехнулся. Они подошли к задней двери и вышли на улицу. Ветер гулял по пустырю за церковью, пуская волны по бело-фиолетовому морю ирисов. Их лепестки подрагивали и чуть слышно шелестели. Бадо выпустил короткий вздох и присвистнул. Потом усмехнулся и побежал собирать букет. Хайне следил за ним краем глаза и время от времени посмеивался. Потом подошел, дернул на себя и обнял, скрещивая руки у рыжего на животе и прижимая. Бадо фыркнул.
- Ты чего творишь, придурок? Отпусти.
- Хочу… - прошептал Хайне тихо, отводя волосы в сторону, и укусил его за загривок. Рыжий дернулся и зашипел.
- Мало ли кто что хочет. Отпусти, псина.
- И ты хочешь, - не спрашивая, и так знает. И губы скользят требовательно по коже и не спеша перемещаются вбок и вниз, исследуя и словно вспоминая вкус. А руки прижимают, не выпуская и поддерживая, и беззастенчиво пользуются ситуацией, оказываясь там, где им быть совершенно не положено. И сорванные ирисы рассыпаются под ногами пестрыми брызгами, и от всего этого чуть подкашиваются колени, и взгляд шальной какой-то, но Хайне не видит этого и ладно. Поэтому рыжий только произносит с присвистом:
- Не здесь же… Поломаешь все… - он кивает на цветы. И альбинос усмехается и подхватывает его на руки.
Скамья немного твердая, но ничего ближе и лучше не нашлось, не на полу же, в конце концов. Бадо вытянулся, заведя руки вверх и чуть выгибаясь. Хайне не двигается, давая привыкнуть, и разглядывает его, нависая сверху и чуть щурясь. На молочной коже пляшут разноцветные солнечные блики, свет падает сквозь витражи и играет на вздымающейся груди, на впалом животе, бесстыдно раздвинутых ногах. Одежда сброшена и забыта, рыжий перед ним как есть, лишь в цветных зайчиках и прозрачном облачке дыма. Тонкая его струйка летит Хайне в лицо, и секунду спустя сигарета летит в никуда, куда подальше, сопровождаемая тихим рыком. Бадо посмеивается.
- Ты и дальше курить собирался?
- Заткнись и двигайся уже, чего замер, - с натянутой улыбкой цедит рыжий. – собрался, так еби.
Хайне фыркнул тихо и надавил, продвигаясь глубже, заставив рыжего тут же прикусить язык и пожалеть о своих случайных словах. Или наоборот… Насухую и немного спешно, но жарко и близко, и оба не в себе уже, взгляды, пересекаясь, искрят, кажется, и плавятся оба, вплавляются друг в друга. Медленно сначала, потом все быстрее, и громче стонут, и сильнее кровь в висках стучит, и прижимаются ближе и плотнее, и пьют дыхание друг друга, и…
Оба задыхающиеся, они лежат в обнимку на узкой неудобной церковной скамье. Рыжий смеется придушенно.
- С потерей девственности тебя, песа…
Тот рычит в ответ немного грозно и добродушно. А потом фыркает и целует просто
.Священник прочитал лекцию по поводу неподобающего поведения. Потом махнул рукой и ушел, забрав Нилл с собой. У выхода он улыбнулся понимающе и тихо вздохнул. После нескольких часов бесцельных блужданий Хайне остался один в церкви. Рыжий должен был подойти через десять минут.
Тяжелая створка двери сдвинулась с места, впуская разящее за километр облако сигаретного дыма с лохматой фигурой в центре.
- Кого убивают? Что за спешка? Что случилось, псина?
Хайне покачал головой и жестом пригласил следовать за собой. Рыжий уже более спокойно кивнул и пошел следом, вертя головой по пути.
- А священник-то где? И блондиночка… Небось уединились где?
Хайне вздохнул и шикнул, на что рыжий только усмехнулся. Они подошли к задней двери и вышли на улицу. Ветер гулял по пустырю за церковью, пуская волны по бело-фиолетовому морю ирисов. Их лепестки подрагивали и чуть слышно шелестели. Бадо выпустил короткий вздох и присвистнул. Потом усмехнулся и побежал собирать букет. Хайне следил за ним краем глаза и время от времени посмеивался. Потом подошел, дернул на себя и обнял, скрещивая руки у рыжего на животе и прижимая. Бадо фыркнул.
- Ты чего творишь, придурок? Отпусти.
- Хочу… - прошептал Хайне тихо, отводя волосы в сторону, и укусил его за загривок. Рыжий дернулся и зашипел.
- Мало ли кто что хочет. Отпусти, псина.
- И ты хочешь, - не спрашивая, и так знает. И губы скользят требовательно по коже и не спеша перемещаются вбок и вниз, исследуя и словно вспоминая вкус. А руки прижимают, не выпуская и поддерживая, и беззастенчиво пользуются ситуацией, оказываясь там, где им быть совершенно не положено. И сорванные ирисы рассыпаются под ногами пестрыми брызгами, и от всего этого чуть подкашиваются колени, и взгляд шальной какой-то, но Хайне не видит этого и ладно. Поэтому рыжий только произносит с присвистом:
- Не здесь же… Поломаешь все… - он кивает на цветы. И альбинос усмехается и подхватывает его на руки.
Скамья немного твердая, но ничего ближе и лучше не нашлось, не на полу же, в конце концов. Бадо вытянулся, заведя руки вверх и чуть выгибаясь. Хайне не двигается, давая привыкнуть, и разглядывает его, нависая сверху и чуть щурясь. На молочной коже пляшут разноцветные солнечные блики, свет падает сквозь витражи и играет на вздымающейся груди, на впалом животе, бесстыдно раздвинутых ногах. Одежда сброшена и забыта, рыжий перед ним как есть, лишь в цветных зайчиках и прозрачном облачке дыма. Тонкая его струйка летит Хайне в лицо, и секунду спустя сигарета летит в никуда, куда подальше, сопровождаемая тихим рыком. Бадо посмеивается.
- Ты и дальше курить собирался?
- Заткнись и двигайся уже, чего замер, - с натянутой улыбкой цедит рыжий. – собрался, так еби.
Хайне фыркнул тихо и надавил, продвигаясь глубже, заставив рыжего тут же прикусить язык и пожалеть о своих случайных словах. Или наоборот… Насухую и немного спешно, но жарко и близко, и оба не в себе уже, взгляды, пересекаясь, искрят, кажется, и плавятся оба, вплавляются друг в друга. Медленно сначала, потом все быстрее, и громче стонут, и сильнее кровь в висках стучит, и прижимаются ближе и плотнее, и пьют дыхание друг друга, и…
Оба задыхающиеся, они лежат в обнимку на узкой неудобной церковной скамье. Рыжий смеется придушенно.
- С потерей девственности тебя, песа…
Тот рычит в ответ немного грозно и добродушно. А потом фыркает и целует просто
уженепотеме
Скука - это зло. Скука толкает на поиски развлечений. Карты - это тоже зло. Если играешь на желание и продуваешь. И Бадо в очередной раз думает об этом, с опасением дожидаясь желания напарника, который задумчиво разглядывает его, допивая последние капли вина прямо из горла, что было прошлым желанием рыжего. А теперь фортуна повернулась не самой прекрасной своей стороной: проигрыш и вердикт – стриптиз. Прямо сейчас и на столе.
Лениво встав из-за стола, рыжий взбирается на него и начинает медленно расстегивать ремень. Сняв его, вяло крутит в воздухе и бросает на пол. Хайне качает головой.
- Что за халява? Танцуй, детка, танцуй. Хочу страсти и секса.
Взбешенный, Бадо кидается на альбиноса, схватив за грудки и шипя что-то невнятно-гневное, потом замечает в его глазах опасный блеск и пытается сбежать, но немного запоздало.
- Стриптизер из тебя никакой… Тогда перейдем сразу к тому, что бывает после…
Зубы впиваются в шею, заставляя вздрогнуть и дернуться назад, причиняя тем самым еще больше боли. Оторваны пуговицы рубашки, она сама летит в неизвестном направлении. Нашаренный на полу ремень крепко связывает руки за спиной, чтобы и не думал даже…
Рыжий распластан на полу. Укусы везде, шея, плечи, грудь, живот – все в красных следах, почти переходящих в синяки. И горячее дыхание на коже, от которого дыбом волосы и потряхивает непроизвольно. И почему-то уже стоит, хотя раньше ни грубость, ни мужчины не привлекали. А когда губы обхватывают головку и влажный язык проходится по кругу, совсем уж похуй кто там и что, только дальше, еще, дай кончить, скотина!..
Хайне смотрит на него, насмешливо покачивая головой.
- Так быстро захотел? Кто кого обслуживает?
Джинсы и белье окончательно сдернуты, ноги рывком раздвинуты, пальцы сначала в рот, дал обслюнявить, потом по одному в задницу, растягивает и посмеивается от того, как сначала от боли, а потом от желания выгибается рыжий, сам разводит ноги и сжимается на пальцах. И разочарованно стонет, когда пальцы вынимает, и вскрикивает, когда Хайне входит резким толчком и замирает на мгновение, а потом ебет его, закусив губу и полуприкрыв глаза, хрипло выдыхая и вбиваясь по самое не хочу. Да какое уж там «не хочу», когда стоит так, что, кажется, дотронься – и взорвется к чертям собачьим. И рыжий скулит:
- Руки развяжи… Развяжи, псина, не денусь я никуда…
Хайне поднимает его за волосы и кусает губы, чуть усмехаясь. И незаметно одной рукой распускает ремень. А рыжий тут же цепляется за его шею, обхватывает ногами и в себя подталкивает, насаживаясь и сжимаясь. И в ответ кусает вместо поцелуев, и царапает плечи, впившись ногтями, и стонет в голос прямо в губы, и выгибается, и прижимается, и отдается. И вспыхивает, услышав сквозь свои и альбиноса стоны:
- Такие… танцы тебе… даются лучше… сучка…
И почти готов материть, но нет времени, и воздуха нет, потому что кусает снова, и долбится быстрее, и рукой член накрыл, и дрочит ему, ублюдок. И секунду спустя все взрывается белыми искрами, и горячо течет по животу, и точно так же горячо выплескивается в нем белобрысый выродок, который, несомненно, сдохнет потом, обязательно за это сдохнет, но не сейчас… это уж точно…
Лениво встав из-за стола, рыжий взбирается на него и начинает медленно расстегивать ремень. Сняв его, вяло крутит в воздухе и бросает на пол. Хайне качает головой.
- Что за халява? Танцуй, детка, танцуй. Хочу страсти и секса.
Взбешенный, Бадо кидается на альбиноса, схватив за грудки и шипя что-то невнятно-гневное, потом замечает в его глазах опасный блеск и пытается сбежать, но немного запоздало.
- Стриптизер из тебя никакой… Тогда перейдем сразу к тому, что бывает после…
Зубы впиваются в шею, заставляя вздрогнуть и дернуться назад, причиняя тем самым еще больше боли. Оторваны пуговицы рубашки, она сама летит в неизвестном направлении. Нашаренный на полу ремень крепко связывает руки за спиной, чтобы и не думал даже…
Рыжий распластан на полу. Укусы везде, шея, плечи, грудь, живот – все в красных следах, почти переходящих в синяки. И горячее дыхание на коже, от которого дыбом волосы и потряхивает непроизвольно. И почему-то уже стоит, хотя раньше ни грубость, ни мужчины не привлекали. А когда губы обхватывают головку и влажный язык проходится по кругу, совсем уж похуй кто там и что, только дальше, еще, дай кончить, скотина!..
Хайне смотрит на него, насмешливо покачивая головой.
- Так быстро захотел? Кто кого обслуживает?
Джинсы и белье окончательно сдернуты, ноги рывком раздвинуты, пальцы сначала в рот, дал обслюнявить, потом по одному в задницу, растягивает и посмеивается от того, как сначала от боли, а потом от желания выгибается рыжий, сам разводит ноги и сжимается на пальцах. И разочарованно стонет, когда пальцы вынимает, и вскрикивает, когда Хайне входит резким толчком и замирает на мгновение, а потом ебет его, закусив губу и полуприкрыв глаза, хрипло выдыхая и вбиваясь по самое не хочу. Да какое уж там «не хочу», когда стоит так, что, кажется, дотронься – и взорвется к чертям собачьим. И рыжий скулит:
- Руки развяжи… Развяжи, псина, не денусь я никуда…
Хайне поднимает его за волосы и кусает губы, чуть усмехаясь. И незаметно одной рукой распускает ремень. А рыжий тут же цепляется за его шею, обхватывает ногами и в себя подталкивает, насаживаясь и сжимаясь. И в ответ кусает вместо поцелуев, и царапает плечи, впившись ногтями, и стонет в голос прямо в губы, и выгибается, и прижимается, и отдается. И вспыхивает, услышав сквозь свои и альбиноса стоны:
- Такие… танцы тебе… даются лучше… сучка…
И почти готов материть, но нет времени, и воздуха нет, потому что кусает снова, и долбится быстрее, и рукой член накрыл, и дрочит ему, ублюдок. И секунду спустя все взрывается белыми искрами, и горячо течет по животу, и точно так же горячо выплескивается в нем белобрысый выродок, который, несомненно, сдохнет потом, обязательно за это сдохнет, но не сейчас… это уж точно…
@музыка: протект ми фром вот ай вонт!
@темы: долбанное твАрчество, песья жисть, что нельзя читать, бредоносная оса