Fuck your obsession, I don't need that shit
рыжик, счастье мое, ты уже читал, так что тебе не сдалось... но все-таки как же я счастлив, что ты вернулся, любовь моя <3
з.ы. там про альбиноса и его пса. с намеком на альбиноса и рыжика, но тем не менее. sweet dreams
Когда идешь по ночному городу, по пустым темным переулкам и чувствуешь чужой взгляд на себе, тебя терзают опасения? Ты чувствуешь себя в опасности из-за этого? Ты чувствуешь неясную угрозу, притаившуюся и ждущую только единственного твоего неосторожного действия, единственного момента, когда ты потеряешь бдительность, отвернешься и окажешься незащищенным перед ней? Ты можешь почувствовать это, скажи мне?
Оказавшись дома и обнаружив всю квартиру перевернутой вверх дном, что ты подумаешь? Решишь ли, что здесь орудовал вор, маньяк или что-то еще, возможно, неподвластное твоему пониманию? О, брось, что ты только что подумал? Не будь ребенком, призраков нет. Живые куда страшнее мертвых. Ну, хорошо, а если все в порядке, лишь некоторые вещи не на своих местах? Что тогда ты подумаешь в первую очередь?
Ему нечего опасаться. Он знает, почему вещи не на своих местах. Он знает, кто бросил в клочья разодранную рубашку посреди комнаты, кто заляпал бурой грязной кровью журнальный столик, кто со злости разбил об пол чашку на кухне. И он знает, почему сейчас у него потемнеет в глазах, почему секунду спустя он упадет на этот же самый пол.
- Что на этот раз, ублюдок?
Он в бешенстве, он бросается на своего собеседника, хватая за расстегнутую рубашку и встряхивая, он наотмашь бьет по лицу, зная, что ему все равно ничего не будет, с ним все равно ничего не произойдет, и через мгновение даже ссадина исчезнет.
- Какого хрена ты натворил на этот раз? - орет он, яростно сверля взглядом свое собственное лицо напротив, бьет снова, абсолютно выходя из себя от громкого резкого хохота, которым одаривает его собственное горло, который режет по нервам ржавым зазубренным лезвием, который бесит, сука, так дико бесит!
Псина перестает безучастно принимать удары, ловит руки и дергается вперед, кусая губы, хохочет снова, жарко шепчет на ухо:
- Тебе самому разве не надоела вся эта рутина? Работа, короткий сон, работа, короткий сон, работа, рыжий укурок, секс, работааа… - горячий язык скользит по ушной раковине, голос, собственный, только хриплый и непривычно текучий, пробирается в сознание, парализуя и сковывая, свои же глаза напротив мерцают в сгущающейся темноте. – Тебе еще не скучно от всего этого? Мне вот скучно, мне так скучно…
- Что ты сделал, сука? – сглотнув, он смотрит почти с ужасом, как не смотрит ни на кого больше.
- Я покажу тебе сказку, хочешь? Я могу это, ты знаешь… - цербер игнорирует его вопрос, крадучись обходит вокруг, скользя по телу руками, зарываясь носом в волосы и шепча хрипло. – это ведь мое пространство, все, что ты видишь сейчас, я решаю, что здесь происходит… Даже что ты чувствуешь…
Шепот становится громче, обволакивая с ног до головы, белое тощее отражение его самого исчезает, постепенно, словно растворяясь в воздухе, все вокруг становится черным. Потом в темноте появляется светлая точка, где-то ужасно далеко. Возвращается возможность двигаться, и Хайн бежит на эту точку, несется сломя голову, в полной уверенности, что там найдет выход. Свет приближается, потом, кажется, начинает двигаться сам по себе, летит навстречу, наконец, Хайне различает очертания зарешеченного окошка, как в больничных или тюремных камерах, еще секунду спустя с разбегу налетает на дверь, в которой это окошко пробито, приникает к ней, жадно силясь рассмотреть, что находится снаружи, откуда идет свет. Там, за дверью, все совершенно белое, так, что даже не различить сперва ничего в этом свете. Чуть позже глаза привыкают, натыкаются на что-то темное, концентрируются. Хайн орет от ужаса и в бешенстве колотит в дверь, но та не поддается, и ему остается лишь бессильно наблюдать как пес, гребаная псина, рвет на куски ее, Лили, рвет, слизывая кровь с безжизненных тонких пальчиков и мертвой бледной щеки, запускает руки в живот, выворачивая внутренности и разбрасывая по полу, истерично смеется, хватает сердце из развороченной грудной клетки и бросает его в дверь, прямо в решетку окна, так что оно разлетается на мелкие ошметки, заляпывая Хайне кровью. Тот орет, ожесточенно бьется в дверь, безнадежно пытаясь вырваться в белую комнату, залитую алыми лужами. Свет в комнате гаснет, отовсюду раздается тихий свист, постепенно перерастающий в вой, словно вой сирены безопасности, словно ультразвук и грохот барабана, сумасшедшая какофония звуков. Схватившись за голову, альбинос медленно сползает по стене, жмурится, зажимая уши и хрипя, качается из стороны в сторону. Псина издевательски хохочет сверху и его смех перекрывает все прочие звуки, словно не идет как они через рецепторы, а сразу попадает в мозг. Псина приникает к окошку, вырывает решетку и просовывает руки внутрь, тянется к Хайне, зовет его к себе.
- Ну же, иди ко мне, мы едины, мы одно целое, иди ко мне!
Давясь хрипом и задыхаясь, Хайне отскакивает от стены, налетает на невидимую преграду прямо перед ним, мечется по комнате, понимая, что стены сжимаются, отгоняя его к двери, падает на пол и воет бешено. Стены движутся с невыносимым скрежещущим лязгом, дверь надвигается, псина призывно тянет руки, крича что-то , смеясь и рыча. Альбинос сжимается в комок, сжимая голову и крича. Вдруг все прекращается: стены оказываются на своих местах, звуки замолкают, уступив место полной тишине, пес пропадает, дверь приоткрывается без единого шороха.
Альбинос переводит дыхание, поднимается, пошатываясь, резко и дерганно оглядывается по сторонам, медленно идет к двери и распахивает ее рывком. Замирает как громом пораженный. Джованни сидит на полу в полумраке и водит карандашом по листу бумаги. Из угла к нему подбегает Лили и восхищенно вскрикивает:
- Какие красивые цветы!
Вдвоем они сидят, склонившись над кривым неумелым рисунком, смеются. Шаг за шагом, неуверенно, Хайне приближается к ним, с трудом заставляя себя переставлять ноги. Его взгляд натыкается на белоснежный лист, пустой, совершенно чистый, он непонимающе поднимает глаза на детей, вздрагивает и сглатывает судорожно. Держа в руках, прижимая к себе окровавленную оторванную голову Джованни, Лили стоит напротив и улыбается. Потом делает шаг навстречу, волоча за собой вывалившиеся кишки, смеется, плюет кровью, которая темным потоком вырывается из ее губ, и у самых ног Хайне падает на пол бесформенной кучей.
Пятясь, не отрывая глаз от мертвых тел перед ним, альбинос пытается нащупать дверь за спиной, но не находит ее, оборачивается, не видит ничего, кроме сгустившейся темноты, снова поворачивает голову к Лили и Джованни, но не находит и их, падает на колени. На секунду загорается свет, гаснет снова, вокруг разносится удушающий запах гари, дым сползается от стен, свет мигает, как в каком-нибудь ночном баре, и в этих вспышках и клубах дыма мечутся и мелькают тени. Снова возвращается какофония, грохот, визг ультразвука, скрежет ножа по стеклу, крики и стоны, выстрелы и взрывы, зажеванная пластинка и рев реактивного двигателя. Хайне вдыхает сладковато-горький дым, закатывает глаза и воет, извиваясь на полу и хрипя, пытается закрыть глаза, но все равно видит в мигающем пространстве неясные расплывающиеся картины. Обезглавленный, булькающий кровью из обрубка шеи, Джованни вместо мяча бросает свою голову радостно смеющейся Лили, обмотавшей внутренности вокруг пояса. Рыж вскрывает вены и выносит себе мозг выстрелом в упор, стоя над чаном с кислотой. Распятые и заживо освежеванные, Эрнст и Нилл болтаются на решетках над огромным костром. Анжелика склоняется над его плечом, обнимая со спины, и обещает отдать ему всю свою любовь, если он убьет всех, а потом превращается в огромного черного паука, сидящего у альбиноса в волосах. Паук сползает вниз на шею и впивается в нее своими жвалами, впрыскивает яд или, может быть, наркотик, который пылающей лавой разливается по сосудам вместе с кровью, обжигает все тело и заставляет хрипеть и выть еще громче. Вспышки света становятся все чаще и короче, звуки громче, дым сгущается, и уже невозможно различить в нем хоть что-то.
Откуда-то сбоку появляется цербер, хватает за волосы извивающегося в полуагонии, горящего альбиноса, бьет его ножом в живот и бросает об пол. Налетает сверху, хватает за горло и рычит в губы, душа:
- Тебе нравится моя сказка? Осталось только закончить ее счастливо, не правда ли? – склонившись к лицу, впивается в губы своими, кусает-целует, с насмешкой наблюдая, как Хайне все еще пытается вырваться, сбросить с себя, отпускает шею и перехватывает руку за локоть, дергает резко, отрывая ее по плечо, вторую пригвазживает к полу ножом. Хохочет и целует снова орущего от боли Хайне, который даже сознание потерять не может. Потом выхватывает парабеллум, не целясь, стреляет в грудь, следом за выстрелом запускает в пробоину руку, выдирая, ломает ребра, вскрывая грудную клетку, отрывается от губ и любуется видом бьющегося под ним окровавленного альбиноса.
- Скажи, Хайне, тебе нравится твое бессмертие? - протягивает он издевательски. – я так счастлив, что ты не можешь умереть…
Новая боль, гораздо меньшая чем прежде, пронизывает растерзанное тело, когда цербер пинком раздвигает колени и врывается внутрь властными хищными толчками. От боли и кровопотери мозг заклинивает, Хайн широко распахивает глаза, хохочет, харкаясь кровью, и насаживается, попутно удивляясь, что он все еще не потерял чувствительность после всего, что у него стоит по какой-то неведомой причине. Псина истерично смеется, рычит и вбивается сильнее, заставляя все тело биться в конвульсиях, слизывает кровь с губ альбиноса, кусает его и бьет ножом, куда еще не успел ударить до этого. А когда оба уже на грани, голодно и жестко целует, вколачиваясь еще быстрее, и в последний момент запускает руку в грудь и сдавливает в кулаке бешено бьющееся сердце, сжимает его в кровавое месиво, взорвавшееся фонтаном красных брызг. И кончает в замершее без движения мертвое тело. И насмешливо заглядывает в остекленевшие глаза.
Тело альбиноса лежит на полу в квартире, там, где он и потерял сознание. Потом пальцы сжимаются и разжимаются. Цербер распахивает глаза и обводит комнату задумчивым взглядом. Встает и выходит из квартиры. Этому рыжему, пожалуй, скучно одному, нужно это исправить…
з.ы. там про альбиноса и его пса. с намеком на альбиноса и рыжика, но тем не менее. sweet dreams
Когда идешь по ночному городу, по пустым темным переулкам и чувствуешь чужой взгляд на себе, тебя терзают опасения? Ты чувствуешь себя в опасности из-за этого? Ты чувствуешь неясную угрозу, притаившуюся и ждущую только единственного твоего неосторожного действия, единственного момента, когда ты потеряешь бдительность, отвернешься и окажешься незащищенным перед ней? Ты можешь почувствовать это, скажи мне?
Оказавшись дома и обнаружив всю квартиру перевернутой вверх дном, что ты подумаешь? Решишь ли, что здесь орудовал вор, маньяк или что-то еще, возможно, неподвластное твоему пониманию? О, брось, что ты только что подумал? Не будь ребенком, призраков нет. Живые куда страшнее мертвых. Ну, хорошо, а если все в порядке, лишь некоторые вещи не на своих местах? Что тогда ты подумаешь в первую очередь?
Ему нечего опасаться. Он знает, почему вещи не на своих местах. Он знает, кто бросил в клочья разодранную рубашку посреди комнаты, кто заляпал бурой грязной кровью журнальный столик, кто со злости разбил об пол чашку на кухне. И он знает, почему сейчас у него потемнеет в глазах, почему секунду спустя он упадет на этот же самый пол.
- Что на этот раз, ублюдок?
Он в бешенстве, он бросается на своего собеседника, хватая за расстегнутую рубашку и встряхивая, он наотмашь бьет по лицу, зная, что ему все равно ничего не будет, с ним все равно ничего не произойдет, и через мгновение даже ссадина исчезнет.
- Какого хрена ты натворил на этот раз? - орет он, яростно сверля взглядом свое собственное лицо напротив, бьет снова, абсолютно выходя из себя от громкого резкого хохота, которым одаривает его собственное горло, который режет по нервам ржавым зазубренным лезвием, который бесит, сука, так дико бесит!
Псина перестает безучастно принимать удары, ловит руки и дергается вперед, кусая губы, хохочет снова, жарко шепчет на ухо:
- Тебе самому разве не надоела вся эта рутина? Работа, короткий сон, работа, короткий сон, работа, рыжий укурок, секс, работааа… - горячий язык скользит по ушной раковине, голос, собственный, только хриплый и непривычно текучий, пробирается в сознание, парализуя и сковывая, свои же глаза напротив мерцают в сгущающейся темноте. – Тебе еще не скучно от всего этого? Мне вот скучно, мне так скучно…
- Что ты сделал, сука? – сглотнув, он смотрит почти с ужасом, как не смотрит ни на кого больше.
- Я покажу тебе сказку, хочешь? Я могу это, ты знаешь… - цербер игнорирует его вопрос, крадучись обходит вокруг, скользя по телу руками, зарываясь носом в волосы и шепча хрипло. – это ведь мое пространство, все, что ты видишь сейчас, я решаю, что здесь происходит… Даже что ты чувствуешь…
Шепот становится громче, обволакивая с ног до головы, белое тощее отражение его самого исчезает, постепенно, словно растворяясь в воздухе, все вокруг становится черным. Потом в темноте появляется светлая точка, где-то ужасно далеко. Возвращается возможность двигаться, и Хайн бежит на эту точку, несется сломя голову, в полной уверенности, что там найдет выход. Свет приближается, потом, кажется, начинает двигаться сам по себе, летит навстречу, наконец, Хайне различает очертания зарешеченного окошка, как в больничных или тюремных камерах, еще секунду спустя с разбегу налетает на дверь, в которой это окошко пробито, приникает к ней, жадно силясь рассмотреть, что находится снаружи, откуда идет свет. Там, за дверью, все совершенно белое, так, что даже не различить сперва ничего в этом свете. Чуть позже глаза привыкают, натыкаются на что-то темное, концентрируются. Хайн орет от ужаса и в бешенстве колотит в дверь, но та не поддается, и ему остается лишь бессильно наблюдать как пес, гребаная псина, рвет на куски ее, Лили, рвет, слизывая кровь с безжизненных тонких пальчиков и мертвой бледной щеки, запускает руки в живот, выворачивая внутренности и разбрасывая по полу, истерично смеется, хватает сердце из развороченной грудной клетки и бросает его в дверь, прямо в решетку окна, так что оно разлетается на мелкие ошметки, заляпывая Хайне кровью. Тот орет, ожесточенно бьется в дверь, безнадежно пытаясь вырваться в белую комнату, залитую алыми лужами. Свет в комнате гаснет, отовсюду раздается тихий свист, постепенно перерастающий в вой, словно вой сирены безопасности, словно ультразвук и грохот барабана, сумасшедшая какофония звуков. Схватившись за голову, альбинос медленно сползает по стене, жмурится, зажимая уши и хрипя, качается из стороны в сторону. Псина издевательски хохочет сверху и его смех перекрывает все прочие звуки, словно не идет как они через рецепторы, а сразу попадает в мозг. Псина приникает к окошку, вырывает решетку и просовывает руки внутрь, тянется к Хайне, зовет его к себе.
- Ну же, иди ко мне, мы едины, мы одно целое, иди ко мне!
Давясь хрипом и задыхаясь, Хайне отскакивает от стены, налетает на невидимую преграду прямо перед ним, мечется по комнате, понимая, что стены сжимаются, отгоняя его к двери, падает на пол и воет бешено. Стены движутся с невыносимым скрежещущим лязгом, дверь надвигается, псина призывно тянет руки, крича что-то , смеясь и рыча. Альбинос сжимается в комок, сжимая голову и крича. Вдруг все прекращается: стены оказываются на своих местах, звуки замолкают, уступив место полной тишине, пес пропадает, дверь приоткрывается без единого шороха.
Альбинос переводит дыхание, поднимается, пошатываясь, резко и дерганно оглядывается по сторонам, медленно идет к двери и распахивает ее рывком. Замирает как громом пораженный. Джованни сидит на полу в полумраке и водит карандашом по листу бумаги. Из угла к нему подбегает Лили и восхищенно вскрикивает:
- Какие красивые цветы!
Вдвоем они сидят, склонившись над кривым неумелым рисунком, смеются. Шаг за шагом, неуверенно, Хайне приближается к ним, с трудом заставляя себя переставлять ноги. Его взгляд натыкается на белоснежный лист, пустой, совершенно чистый, он непонимающе поднимает глаза на детей, вздрагивает и сглатывает судорожно. Держа в руках, прижимая к себе окровавленную оторванную голову Джованни, Лили стоит напротив и улыбается. Потом делает шаг навстречу, волоча за собой вывалившиеся кишки, смеется, плюет кровью, которая темным потоком вырывается из ее губ, и у самых ног Хайне падает на пол бесформенной кучей.
Пятясь, не отрывая глаз от мертвых тел перед ним, альбинос пытается нащупать дверь за спиной, но не находит ее, оборачивается, не видит ничего, кроме сгустившейся темноты, снова поворачивает голову к Лили и Джованни, но не находит и их, падает на колени. На секунду загорается свет, гаснет снова, вокруг разносится удушающий запах гари, дым сползается от стен, свет мигает, как в каком-нибудь ночном баре, и в этих вспышках и клубах дыма мечутся и мелькают тени. Снова возвращается какофония, грохот, визг ультразвука, скрежет ножа по стеклу, крики и стоны, выстрелы и взрывы, зажеванная пластинка и рев реактивного двигателя. Хайне вдыхает сладковато-горький дым, закатывает глаза и воет, извиваясь на полу и хрипя, пытается закрыть глаза, но все равно видит в мигающем пространстве неясные расплывающиеся картины. Обезглавленный, булькающий кровью из обрубка шеи, Джованни вместо мяча бросает свою голову радостно смеющейся Лили, обмотавшей внутренности вокруг пояса. Рыж вскрывает вены и выносит себе мозг выстрелом в упор, стоя над чаном с кислотой. Распятые и заживо освежеванные, Эрнст и Нилл болтаются на решетках над огромным костром. Анжелика склоняется над его плечом, обнимая со спины, и обещает отдать ему всю свою любовь, если он убьет всех, а потом превращается в огромного черного паука, сидящего у альбиноса в волосах. Паук сползает вниз на шею и впивается в нее своими жвалами, впрыскивает яд или, может быть, наркотик, который пылающей лавой разливается по сосудам вместе с кровью, обжигает все тело и заставляет хрипеть и выть еще громче. Вспышки света становятся все чаще и короче, звуки громче, дым сгущается, и уже невозможно различить в нем хоть что-то.
Откуда-то сбоку появляется цербер, хватает за волосы извивающегося в полуагонии, горящего альбиноса, бьет его ножом в живот и бросает об пол. Налетает сверху, хватает за горло и рычит в губы, душа:
- Тебе нравится моя сказка? Осталось только закончить ее счастливо, не правда ли? – склонившись к лицу, впивается в губы своими, кусает-целует, с насмешкой наблюдая, как Хайне все еще пытается вырваться, сбросить с себя, отпускает шею и перехватывает руку за локоть, дергает резко, отрывая ее по плечо, вторую пригвазживает к полу ножом. Хохочет и целует снова орущего от боли Хайне, который даже сознание потерять не может. Потом выхватывает парабеллум, не целясь, стреляет в грудь, следом за выстрелом запускает в пробоину руку, выдирая, ломает ребра, вскрывая грудную клетку, отрывается от губ и любуется видом бьющегося под ним окровавленного альбиноса.
- Скажи, Хайне, тебе нравится твое бессмертие? - протягивает он издевательски. – я так счастлив, что ты не можешь умереть…
Новая боль, гораздо меньшая чем прежде, пронизывает растерзанное тело, когда цербер пинком раздвигает колени и врывается внутрь властными хищными толчками. От боли и кровопотери мозг заклинивает, Хайн широко распахивает глаза, хохочет, харкаясь кровью, и насаживается, попутно удивляясь, что он все еще не потерял чувствительность после всего, что у него стоит по какой-то неведомой причине. Псина истерично смеется, рычит и вбивается сильнее, заставляя все тело биться в конвульсиях, слизывает кровь с губ альбиноса, кусает его и бьет ножом, куда еще не успел ударить до этого. А когда оба уже на грани, голодно и жестко целует, вколачиваясь еще быстрее, и в последний момент запускает руку в грудь и сдавливает в кулаке бешено бьющееся сердце, сжимает его в кровавое месиво, взорвавшееся фонтаном красных брызг. И кончает в замершее без движения мертвое тело. И насмешливо заглядывает в остекленевшие глаза.
Тело альбиноса лежит на полу в квартире, там, где он и потерял сознание. Потом пальцы сжимаются и разжимаются. Цербер распахивает глаза и обводит комнату задумчивым взглядом. Встает и выходит из квартиры. Этому рыжему, пожалуй, скучно одному, нужно это исправить…
@музыка: Marilyn Manson - sweet dreams